Культура » Оккультизм

Букет сухоцвета(рассказ)

(Зарисовка к краткометражной ленте)
Она не знала, когда это случилось, не помнила, не понимала начала, но осознавала тем яснее, что все изменилось вдруг, стало другим. Безмолвное красноречие окружающих форм, когда-то знакомых и определенных, теперь удивляло как многократно повторенное слово, утратившее свое привычное значение. Быть может, думала она, все началось с той шкатулки? Вещица лежала в пожухлых листьях, среди корней, жадно впивавшихся в уже холодеющую землю, словно нарочно подброшенная, источающая непреодолимое желание обладать ею. Темно-лиловая ее крышка, обитая по углам чешуйками черненого серебра, тонкое дно, источенное жучком и ветхая россыпь на нем сухих лепестков роз... - чудесное дополнение в ее коллекцию брошенных раритетов.

Убывающий день царапал окно тяжелыми от сумеречной влаги ветками... Это еще один сон, говорила она себе, сон, из которого уже не вернуться - сладкий, блаженный тишиной, как покой новопреставленных. Ее рука скользнула над клавишами старого рояля, не возмутив их, однако, прикосновением. Она вглядывалась в себя, в свое недавнее прошлое, пытаясь разгадать тайнопись неслучайных случайностей, которыми теперь наполнились ее неспешные дни. Случайно произнесенные кем-то фразы, которые на удивление точно отвечали ее мыслям. Распятая смертью птица на дороге с пульсирующим цветком в груди. Нет, ей не было тревожно. Не то чтобы... И дело даже не в том господине и давешней его чуднóй пронзающей ухмылке, и даже не в его жуткой манере прятаться за деревьями, когда она гуляет в городском парке... Ее поразило то, что все это, как и тлеющая в прогалинах осенняя листва, и дрожащий тишиной студеный воздух, и жалоба галок в небе - все это так странно и неотвратимо было обращено именно к ней.

Она листала семейный фотоальбом, и глазастые портреты давно ушедших выражали немое торжество заговорщиков. Тонкий свист сквозняка за дверью... не было бесприютности и печали в его тихом зове, как и не было печали во всем, что так явно заставляло внимать себе. Паутинка кружевной шали - бабкино наследство - сползла с плеч. Отчего-то не хотелось ее поднять. Не хотелось какого бы то ни было действия. Пульс всего ее внутреннего существа словно замедлял свой ход, переступая порог небытийности. Она искала ответы в том, что беспрестанно заявляло о себе, манифестировало ежедневно, проявляясь отчетливыми знаками, доселе незамечаемыми, выхваченными как бы ненароком. Так бывает с найденной вещью, лежащей на самом видном месте, после долгих тщетных ее поисков. Она осознала действительность как неуклонную волю всего живущего к умиранию, и она не могла противостоять этому. Сны, ставшие ее текущей реальностью, плавились, разливались медовым озером, покоили янтарным своим светом, овладевающим ее существом мягко и навсегда.

Тяжелый каблук нарочито немодных туфель, строгая юбка и вуалетка с черными мушками, попавшими в сети невзначай - она себе нравилась, наблюдая, как меняется ее отражение в тусклом свете зеркала. Припомнила недавно виденный сон про то, как мертвые притворяются живыми, играя в прятки между причудливыми оградками могил, устраивая свои пасхальные пирушки прямо на землистых бугорках, наравне с живущими, сообща, словно ничего не случилось, утаивая от живых сокровенное таинство своей смерти и словно стыдясь своей умершести, когда их застигают врасплох. Она еще помнила тот мягкий рассеянный предутренний свет, облекающий кладбищенские равнины, выписанные темперой, как на старых иконах, лукавые черно-белые улыбки на глади гранита и растекшиеся капли угасших свечей.
Ей нравилась строгая покойность и черно-бархатная очерченность ее наряда, подобного форме служащей похоронного бюро. И эта немота, благолепие и одновременная скорбь черно-красного словно влекла вновь и вновь совершить свой бесшумный привычный променад, во поминание ушедших, далеких и близких. Ей захотелось пройтись знакомыми аллеями, где покоятся тела немецких военнопленных - трофеи победившей родины, отягощенной собственной историей.
Она открывает калитку, немного охрипшую в немых кладбищенских рассветах...
Вот они, уже поднимаются ей навстречу, как один, узнавая не раз слышанную знакомую ее поступь. Ее сорок тысяч братьев, как сорок дней роковых, ее срок... Высится в мерцающей мгле, безмолвная смертным своим торжеством, шеренга. И как бы случайный шелест листвы вторит их приветливому шепоту. Она вновь и вновь перечтет гравированные имена, смахивая легким шагом росу. Она поправит неловко накренившиеся редкие соцветия поблекших венцов - столь нечастое украшение немецкого мемориала. Так уж здесь повелось... лишь охристая щетина травы, ровный ряд надгробий и гулкая высокая ограда, за которой неводомая и навеки чуждая им жизнь.

Возвратясь, она зажигает тепло, разжимает озябшие пальцы. Синеет в светающей кухне цветок, нервно и часто дыша, как после короткого быстрого бега. Она вдруг и вновь захотела поиграть с собой в старую игру - сыграть с собой злую и веселую шутку, набрав знакомый семизначный номер, опустить податливый рычажок и слушать тишину телефона, не превозмогшего постоянство ее странной утехи. Она подходит к окну, наблюдая дрожь уже редкой листвы, припадает к стеклу окна, внимая его влажному холоду, и так странно покоится ее сердце терпкой немотой, как покоится новоотпетая чья-то повесть.

Сегодня утром она просыпалась долго - так бывает в ненастную сумеречную пору. Совсем не было воли встать. Но пробуждение настало вдруг, это было мгновенным осознанием того, что на нее смотрят. Сложный, многомерный рисунок лица с осмысленным и острым взглядом вплетался в пространство комнаты так органично, словно был частью интерьера. Изгибы его линий арабской вязью затейливо тянулись из уже тающего сна, вплетаясь в полотно яви. Схождение двух взглядов родило в ней экстатическое состояние парения и ужаса одновременно. Одномоментность и завершенность, выраженная в лике, сообщалась ей осознанием того, что таково есть Лицо Ситуации. Сущность Мгновения. Она мерцала, дробясь на крупицы сознаний, давая понимание того, что ее жизнь уже никогда не станет прежней.

Звонок в дверь вывел ее из транса. Она никого не ожидала, но теперь уже знала наверняка, что звонок этот неслучаен, и поспешила открыть, дав себе слово ничему больше не удивляться. Принесли заказное письмо. Почтовый служащий протянул квитанцию, в которой нужно было расписаться, после чего деловито откланялся. Она повернула ключ, еще прислушиваясь к удаляющимся шагам, и несколько секунд колебалась, не смея вскрыть конверт, источавший пряный устойчивый аромат. Это оказалось приглашение на гражданскую панихиду, искусно выписанное анонимным каллиграфом. Событие, долженствовавшее состояться в эту пятницу, казалось невероятным спектаклем - она не знала ни одного действующего лица этой странной пьесы. Тем не менее, она пообещала себе обязательно быть там.
Лики Смерти, которые являли себя все последнее время, неуклонно разрешали ее судьбу, в которой она уже не была действующим началом. Однако в этом не было привкуса фатальности, столь претившего ей. Внутреннее согласие и даже почти любовь - вот что занимало ее сердце теперь. Любовь как причастность Той, что с каждым ее дыханием становилась все ближе. Она никогда не называла Ее по имени...

На улице жгли листья. Ей нравилась горечь их дыма, стелющегося по земле молочным ручейком. Этот запах изымал из памяти обрывки воспоминаний ушедшего детства: волнующий голос матери, приземистые крючковатые фигуры яблонь в опустелых садах, тронутых инеем; мокрые ботинки, скрипичное соло брошенных невзначай качелей и секреты, секреты... рассыпанные по карманам...

Она шла хоженой не раз тропинкой и с удовольствием думала, что и завтра здесь будет все точно таким же. Дом старой кладки, потемневший от времени кирпич и знакомое - его - окно на первом этаже. Он был ее возлюбленным. Он водил ее за руку, словно свое дитя. Она закрывала глаза, и он описывал ей мир, идущий мимо. Они умирали своей странной любовью, никогда не спали по ночам и упивались музыкой друг друга.

Она не зайдет к нему в этот раз. Небо васильковеет, сгущается сумерками, зажигает в окнах свет, вспыхнуло и его окно. Он всегда знал, когда она приходит. Она стучала в окно. Они вновь узнавали друг друга и жаждали темноты. Она пересказывала ему свои сны, потом они пили остывший чай, а он все не верил в ее серьезность, когда она говорила, что уйдет молодой, раньше его. Ее смутные догадки, ее предчувствия казались ему сотканными из тончайшего шелка. Но и она сама день ото дня становилась прозрачнее рассветного месяца.
Она запоминала этот свет в его окне, понимая настоящий момент как прощание, и была благодарна сумеркам за то, что он не увидит ее случайно.

Сегодня она наденет свое черное гипюровое платье, брошь с маленьким рубином так идет к нему... Она прибудет вовремя. В чеканной пудренице отражается не ее лицо. Это лицо, строгое и немного властное, раз увиденное тогда утром, уже навсегда обращено к ней.
Сначала надо пройти парком. Деревья шелестят старинные романсы, роняя пожелтевшие партитуры наземь, и гулкий бархатный голос виолончели где-то вдали так волнует. Ей туда... Тот человек, что вечно прячется за деревьями - он все знает.

Но сегодня его почему-то не оказалось. Черно-чугунная вертикаль резного фонаря и одинокая скамейка под ним. Надо подождать здесь. Она оглядывается, и вновь никого не видит. Но она знает наверняка, ища подтверждения в очередном знаке. Она подходит к скамейке - влажное дерево в скорлупках краски... и небольшой сверток. Вот он, желанный знак. Она разворачивает сверток, этот подарок незнакомца. Букет сухоцвета. Хрупкое кружево двух роз, бурых от времени, едва не рассыпалось в руках.

Еще один сон... колыхнулся рябью отцветшего пруда. Она привязывает к склоненной иве узкую ленту, чтобы вернуться, когда возлюбленный станет искать ее. Тихо качнулась лодка, отошедшая от берега.

Она понимает, что ждать больше нечего, что времени уже нет. Сегодня пятница, и она приглашена...

Автор: Олеся Бескрайнева

←Вернуться назад